Ихара Сайкаку 1642-1693
Пять женщин, предавшихся любви - Роман (1686)
НОВЕЛЛА О СЭЙДЗЮРО ИЗ ХИМЭДЗИ Отличные камышовые шляпы делают в Химэдзи!
В большой шумной гавани на берегу моря, где всегда стоят на причале богатые
заокеанские суда, жил среди винокуров человек по имени Идзуми Сэйдзюро, веселый
процветающий красавец, с младых ногтей вступивший на путь любовных утех.
Городские модницы одолевали его своими чувствами, одних амулетов с клятвами
накопилось у него с тысячу связок, пряди черных женских волос сплелись в большой
жгут, любовные записочки громоздились горой, а дареные накидки с иероглифами
ненадеванные грудой валялись на полу. Надоели дары Сэйдзюро, и свалил он их в
кладовку, а на дверях написал: «Кладовая любви». Сблизился он с гетерой по имени
Минагава и с нею вместе весело прожигал жизнь: днем закрывали ставни и зажигали
лампы, устраивали в своем доме «страну вечной ночи», приглашали придворных шутов
и забавлялись их шутками и ужимками, распевали непристойные куплеты на мотив
буддийских заклинаний, заставляли обнажаться гетер и смеялись над их смущением.
За такое легкомыслие следовало ожидать и расплаты. Нежданно-негаданно нагрянул
отец Сэйдзюро и, увидев, что творит его сын, страшно разгневался, да и в доме
любви недовольны были поведением Минагавы. Запечалились молодые, закручинились и
порешили совершить двойное самоубийство, но Сэйдзюро вовремя оттащили и
отправили в храм, а Минагава все-таки покончила с собой. Печаль охватила всех,
некоторое время надеялись, что ее спасут, но потом сказали: все кончено.
Сэйдзюро, живя в храме, долго ничего не знал о происшедшем, а когда прознал про
смерть Минагавы, тайно бежал из храма. Он нашел приют в доме богатого Кюэмона, а
так как о любви ему больше думать не хотелось, он стал прекрасно вести дела в
одном богатом поместье, и в конце концов хозяин вверил ему весь свой капитал. У
Кюэмона была шестнадцатилетняя дочь О-Нацу, уже подумывавшая о любви. По красоте
она могла сравниться со знаменитой гетерой из Симабара, которая вместо герба
носила на кимоно живого мотылька. Однажды отдал Сэйдзюро служанке перешить свой
старый пояс, та распорола, а там — десятки старых любовных писем, да таких
страстных! Читала-читала их О-Нацу и влюбилась в Сэйдзюро. Она совсем потеряла
голову, ее, что праздник Бон, что Новый год, что пенье кукушки, что снег на
рассвете, — ничто не радовало больше. Служанки бесконечно жалели ее, а потом
сами все до единой влюбились в Сэйдзюро. Домашняя швея уколола палец иголкой и
кровью написала письмо о своей любви, другая прислуга все время носила чай в
лавку, хотя его никто там не требовал, кормилица все совала младенца в руки
Сэйдзюро. Такое внимание было ему и приятно и досадно, он все письма отсылал со
всякими отговорками. О-Нацу тоже слала ему страстные послания, и Сэйдзюро впал в
смятение, между ними стояла невестка и зорко следила, как бы не разгорелась их
любовь.
Весной расцветают вишни в горах, и люди с детьми и женами, разодетыми,
разубранными, спешат полюбоваться прекрасным зрелищем, да и себя показать.
Откупоривались бочки с вином, в колясках сидели красавицы и прятались за
занавесками, служанки пили вино и плясали, скоморохи исполняли танцы в львиных
масках. О-Нацу не показывалась на людях, на представление не явилась, сказалась
больной и укрылась за натянутой тут же занавеской, Сэйдзюро заметил, что О-Нацу
одна и проскользнул к ней боковой тропинкой. Они сжали друг другу руки и
забылись от радости, только сердца трепетали согласно. Когда же Сэйдзюро
внезапно показался из-за занавески, скоморохи внезапно прервали представление, и
люди были удивлены. Но уже сгущалась вечерняя дымка, и все разошлись, никто и не
догадался, что представление было подстроено, особенно невестка — ведь она
ничего дальше своего носа не видела!
Решил Сэйдзюро выкрасть О-Нацу и бежать с ней в Киото, торопились они захватить
лодку, уплывающую до захода солнца. Только отплыли они в лодке, полной всякого
народу — были там и продавец, и прорицатель, и заклинатель, и оружейник, только
вышли в море, как один пассажир закричал, что оставил свой ящик с письмами в
гостинице, и лодка повернула назад, а на берегу Сэйдзюро уже ждали, схватили,
связали веревками и доставили в Химэдзи. Горевал Сэйдзюро, боялся за свою жизнь
и за жизнь О-Нацу опасался. А она тем временем молилась божеству, что в Муро, о
продлении дней Сэйдзюро. И вот явилось к ней ночью во сне божество и дало ей
чудесное поучение: «Послушай, девчонка, тут все меня умоляют: то дай денег, то
хорошего мужа, то того убей, он мне противен, то дай мне нос попрямей, поровней
— все просьбы такие мелкие, хоть бы кто-нибудь чего другого пожелал, но и
божество не все может, не над всем властно. Вот слушалась бы родителей и
получила бы хорошего мужа, а так предалась любви и вон какие теперь страдания
испытываешь. Дни твои будут долгими, зато дни Сэйдзюро сочтены».
А наутро оказалось, что у отца О-Нацу пропали большие деньги, обвинили во всем
Сэйдзюро, и принял он смерть в расцвете лет и сил. А потом уже летом
перетряхивали зимнее платье и нашли нежданно-негаданно те деньги.
О-Нацу долго не знала о смерти Сэйдзюро, но однажды детишки принялись распевать
под ее окошком веселую песенку — и как раз о казни ее милого. Рассудок у нее
помутился, выбежала она на улицу и стала бегать и петь вместе с ребятишками, так
что прямо жалость брала глядеть на нее. Прислужницы ее все одна за другой тоже
посходили с ума. Придя в себя, О-Нацу сменила свое платье шестнадцатилетней на
монашескую рясу, возносила молитвы, рвала цветы и ставила их пред алтарем Будды,
все ночи при светильнике читала сутры. Деньги же, найденные в платье, были
пожертвованы отцом О-Нацу на помин души Сэйдзюро.
НОВЕЛЛА О БОНДАРЕ, ОТКРЫВШЕМ СВОЕ СЕРДЦЕ ЛЮБВИ
Если нужны бочки — покупайте в Тэмма!
Человеческой жизни положен предел — любви же нет предела. Был один человек,
познавший бренность нашего бытия — он изготовлял гробы. Жена у него была
непохожа на деревенскую женщину — кожа белая, походка легкая, будто ноги не
касались земли. Служила она с молодости служанкой в барском доме, сметлива была
— и старой хозяйке могла угодить, и молодую ублажить, так что вскоре доверили ей
ключи от кладовых. Однажды к осени начали прибираться в доме, укладывать летнее
платье, чистить-блистить дом сверху донизу. Собрались и колодец за оградой
почистить, чего только не вытащили из него на свет божий: капустные листья с
воткнутой швейной иглой, ножик, гвоздик, заплатанный детский нагрудник, призвали
бондаря поставить новые заклепки на нижний обруч сруба. Стал бондарь чинить
обруч, да глядь, рядом бабка возится в луже по соседству с живой ящеркой, и
сказала ему бабка, что ящерка эта зовется хранительницей колодца, а если поймать
ее и сжечь в бамбуковом коленце, а пепел высыпать на голову той, которую любишь,
то и она в тебя влюбится без памяти. А любил бондарь здешнюю горничную с легкой
поступью О-Сэн. Наобещала бабка бондарю приворожить его милую, а тот и
загорелся, словно костер, наобещал ей с три короба.
А в Тэмма орудовали лисы и барсуки, что наводили страх на жителей, ведь ничего
нет в мире страшнее оборотней, отнимающих жизнь у людей. Одной темной ночкой
озорная старуха, что обещала окрутить горничную, прибежала к воротам дома, где
служила О-Сэн, и наплела всяких небылиц, дескать, встретила красавца, молодого,
гордого, что он клялся ей в страстной любви к О-Сэн, а если та не выйдет за
него, грозился помереть, а после смерти всех в этом доме порешить. Тут старая
хозяйка, испугавшись, молвила, что раз так, а такая тайная любовь — не редкость
на белом свете, то пусть уж берет О-Сэн, если он человек порядочный, может
прокормить жену и в азартные игры не играет. Да и бабка, улучив момент, напела
О-Сэн про молодого красавца, что проходу ей не дает, все просит сосватать, и та,
не вытерпев, просила бабку устроить свидание. Порешили на том, что отправятся в
одиннадцатый день на богомолье в Исэ, а по дороге...
Наступила пора цветения вьюнков, хозяйка приказала подготовить все к любованию
ими рано поутру: постелила О-Сэн в саду ковры, на них сиденья особые установила,
поставила чайники с чаем и рисовые пирожки в коробках, приготовила накидки,
пояса широкие атласные, сделала барыне прическу, проверила — нет ли у слуг
заплат на одежде, — ведь из соседних домов тоже придут любоваться цветением.
О-Сэн тем временем отправилась на богомолье с бабкой, да еще за ними увязался
работник из дома, который давно имел виды на горничную. По дороге, как и было
договорено, к ним присоединился бондарь, и все бы хорошо, но увязавшийся
работник был совсем некстати. На ночь устроились в гостинице. Хотели было О-Сэн
и бондарь перемолвиться о сердечных делах, а работник настороже, не спит,
разговоры заводит, бондарь же как на грех всего припас — и гвоздичного масла в
раковине, и бумажных салфеток, да только ничего не вышло. Всю ночь строили они
друг другу рогатки любви, да оба не добились толку. Уселись они поутру вчетвером
на одну лошадь и отправились в храмы, да только о храмах никто не думает: то
работник ущипнет О-Сэн за пальчик, то бондарь ее — за бочок, да все тайком да
тишком. Но в городе работник зашел к приятелю, тут дело и сладилось, свела бабка
О-Сэн с бондарем в лавке у поставщика завтраков бэнто. Вернулся работник в
гостиницу, а О-Сэн с бабкой уж и след простыл.
Вернулись с богомолья порознь, да хозяйка все равно разгневалась, заподозрила
невиновного работника в дурном поступке и согнала с места Но работник не
прогадал, устроился у продавца рисом в Кита-хама и женился на одной из тамошних
потаскушек, живет себе там, об О-Сэн и думать забыл. Что до О-Сэн, не могла она
никак забыть недолгую любовь бондаря в лавке поставщика завтраков, чахла и
тосковала, чувства ее пришли в смятение. Тут начались в доме неприятности: то в
крышу ударила молния, то петух закукарекал в ночи, то у большого котла
вывалилось дно. Призвали хитроумную бабку, а та возьми и скажи, что это бондарь
требует к себе О-Сэн. Дошло до хозяина с хозяйкой, и те настояли, чтобы О-Сэн
отдали бондарю. Справили ей платья, какие положены замужней женщине, вычернили
для красоты зубы, выбрали благоприятный день, отдали некрашеный сундук, корзины,
две накидки с хозяйских плеч, москитную сетку — словом, кучу всякого добра. И
зажили они счастливо, бондарь был трудолюбив, да и О-Сэн многому научилась,
ткала материю в полоску и красила ее фиолетовой краской. И очень любовно
ухаживала за мужем, зимой согревала ему пищу, летом обмахивала веером. Родилось
у них двое детей. И все-таки женщины — непостоянный народ, посмотрят пьеску из
тех, что ставят в Дотонбори, и все принимают за чистую монету. Расцветут вишни,
распустится глициния, глядь, а она уж гуляет с каким-нибудь красавцем, про
бережливость забыла, на мужа смотрит свирепо. Нет, в знатных семьях такого не
бывает, уж там-то женщины всегда верны мужьям до самой смерти... хотя и там
изредка случается грех, и там женщины заводят себе любовников на стороне. А ведь
всегда опасаться нужно ложного пути.
Однажды в доме бывшей хозяйки О-Сэн справлялись пышные поминки, все соседки
явились подсобить, да и О-Сэн пришла, она ведь искусница была по хозяйству.
Принялась она красиво выкладывать на большом блюде пироги и хурму, а тут хозяин
стал доставать с верхней полки посуду, да и уронил на голову О-Сэн, прическа ее
и растрепалась, увидела это хозяйка, взревновала, говорит, прически просто так
не разваливаются. Рассердилась О-Сэн на хозяйку за такую напраслину и решила
отомстить: и вправду завлечь хозяина, натянуть нос хозяйке. Зазвала она хозяина
к себе ночью, бондарь крепко спал, светильник у него давно погас, но, услышав
шепот, проснулся и бросился на любовников. Хозяин бросился бежать в чем мать
родила, а О-Сэн — что ей было делать, как уйти от позора: взяла она стамеску и
проткнула себе грудь, ее мертвое тело было выставлено на позор. Сложили о ней
разные песни, и имя ее стало известно далеко по всей стране вплоть до самых
далеких провинций. Да, не избежать человеку возмездия за дурные дела.
ПОВЕСТЬ О СОСТАВИТЕЛЕ КАЛЕНДАРЕЙ, ПОГРУЖЕННОМ В СВОИ ТАБЛИЦЫ
Лучшие календари составляются в столице!
Первый день новой луны 1628 г. — день счастливой кисти. Все записанное в этот
день принесет удачу, а второй день — день жен-шины, с древности постигают в этот
день науку страсти. Жила в ту пору красавица, жена составителя календарей,
обликом она была прекрасна, как первые вишни, что вот-вот расцветут, губы
напоминали алые клены в горах осенью, брови могли поспорить с лунным серпом.
Немало сложено было о ней песен, в столице много было модниц, но никто не мог с
ней сравниться. На всех перекрестках столицы только и разговоров было, что о
четырех королях — компании молодых повес, сыновей богатых родителей. Целыми
днями развлекались они, предаваясь любви, не пропуская ни одного дня, рассвет
встречали с гейшами в Симабара — веселом квартале, вечером веселились с
актерами, им что с мужчинами, что с женщинами — все равно! Однажды сидели они в
ресторане и разглядывали проходящих мимо женщин, возвращавшихся с любования
цветами. Но порядочные дамы проплывали в носилках за занавесками, и лиц их
нельзя было, к сожалению, разглядеть. А те, что бегали мимо на своих двоих,
красавицами не назовешь, хотя и дурнушками тоже. И все же придвинули тушечницу,
кисти, бумагу и принялись писать, перечисляя все достоинства: какая шея, да нос,
да что за подкладка на накидке. Вдруг какая-нибудь прехорошенькая дамочка
раскроет рот, а там зуба не хватает, тут уж, конечно, одно разочарование. Мимо
снуют одна красавица за другой, вот молоденькая: нижнее платье желтое, потом еще
одно — по лиловому белые крапинки, а верхнее из атласа мышиного цвета с мелким
шитьем — воробушки летят, а на лакированной шляпе шпильки и шнурки из бумажных
полос, но вот незадача — на левой щеке небольшой шрамик. Следом табачница,
волосы в беспорядке, одежда неказиста, а черты лица прекрасны, строги, и у всех
повес заклубилась в груди нежность к табачнице. Следом жеманница, разнаряженная
ярко, шляпа на четырех разноцветных шнурках сдвинута так, чтобы не закрывать
лицо. «Вот она, вот она», — закричали повесы, а, глядь, за ней три няньки несут
розовощеких детей, ну и смеху тут было! Следующей была девушка на носилках лет
всего четырнадцати, красота ее так бросалась в глаза, что подробно ее описывать
не нужно. Модную шляпу несут за ней слуги, а она прикрывается веткой глицинии.
Сразу затмила она всех красоток, что увидели сегодня повесы. И сама похожа на
прелестный цветок.
Один придворный составитель календарей долго оставался холостым, вкус у него был
весьма разборчивый. А он хотел найти женщину и высокой души, и прекрасной
внешности, обратился он к свахе по прозвищу Говорливая и попросил ее сосватать
ему в жены девушку с веткой глицинии, звали девушку О-Сан. Взяв ее в жены, он не
пожалел, она оказалась образцовой хозяйкой купеческого дома, хозяйство
процветало, радость в доме била ключом. А тут собрался составитель календарей в
дорогу, родители О-Сан забеспокоились, справится ли дочка с хозяйством, и
прислали ей на подмогу молодого парня Моэмона, честного, за модой не гнавшегося.
Как-то ожидая приближения зимы, решил Моэмон сделать себе для укрепления
здоровья прижигание моксой. Самая легкая рука была у служанки Рин, приготовила
Рин скрученные травинки чернобыльника и стала делать Моэмону прижигания, а чтобы
утишить боль, принялась массировать ему спину, и в этот момент закралась в ее
сердце нежность к Моэмону. Но не умела служанка писать, с завистью глядела она
даже на корявые закорючки, которые выводил самый молодой слуга в доме. О-Сан,
прознав о том, предложила Рин написать за нее письмо, благо надо было еще
несколько писем написать. Рин потихоньку переправила письмо Моэмону и получила
от него довольно бесцеремонный ответ. Задумала молодая хозяйка дома О-Сан
проучить невежу и послала ему красноречивое письмо, поведав все свои печали. И
вправду, послание тронуло Моэмона, он сам назначил ей свидание на пятнадцатую
ночь. Тут уж все служанки принялись над ним хохотать, а хозяйка сама решила,
переодевшись в платье Рин, сыграть роль своей служанки. То-то будет потеха.
Договорились, что служанки попрячутся по углам, кто с палкой, кто со скалкой, а
на зов О-Сан выскочат с криками и накинутся на незадачливого кавалера. Но
служанки утомились от крика и суеты, и все, как одна, уснули. Моэмон подкрался к
хозяйке и, пока она спала, откинул полу ее платья и прижался к ней. О-Сан же,
проснувшись, не помнила себя от стыда, но делать было нечего, в тайне все
сохранить не удалось. И стал Моэмон наведываться к ней каждую ночь. О-Сан
завладела всеми его мыслями, он уже и не думал о служаночке. Вот так свернул
незаметно с истинного пути. Еще в старых книгах написано: «Неисповедимы пути
любви». Нынешние модницы не тратят времени на храм, а только пытаются превзойти
друг друга красотою нарядов. О-Сато решила съездить на богомолье с Моэмоном,
сели они в лодку и поплыли по озеру Бива: «Наша жизнь еще длится, не об этом ли
говорит имя горы Нагараяма — горы Долгой жизни, что видна отсюда?» Эти мысли
вызывали слезы на глаза, и рукава их увлажнились. «Как от величия столицы Сига
не осталось ничего, кроме предания, так будет и с нами...» И порешили они
сделать вид, что вместе утопились в озере, а самим скрыться в горах и вести
уединенную жизнь в глухих местах. Оставили они прощальные письма родным,
приложили свои талисманы — фигурку Будды, эфес меча — железную гарду в виде
свившегося в клубок дракона с медными украшениями, сбросили и одежду, и обувь и
кинули все это под прибрежной ивой. Сами же скрылись в густых зарослях
криптомерии. Люди же подумали, что они утопились, подняли плач и крик, стали
искать тела, но ничего не нашли. О-Сан и Моэмон блуждали в горах, страшно им
было при жизни оказаться в числе погибших. Они сбились с пути, измучились, О-Сан
так устала, что готовилась к смерти. Но все же после долгих блужданий по крутым
горным дорогам вышли к людям, в чайной протянули хозяину золотой, но тот никогда
не видел таких денег и отказался взять. Моэмон нашел далеко в горах домик своей
тетки, здесь и заночевали, О-Сан выдали за младшую сестру, долго служившую во
дворце, но затосковавшую там. Местные жители дивились красоте барышни, да и
тетка прознала, что у нее водятся деньги, и порешила выдать ее за своего сына.
О-Сан только плакала украдкой, ведь сын тетушки был очень страшен собой: роста
огромного, весь в завитках, словно китайский лев, руки-ноги, что сосновые
стволы, в сверкающих глазах красные жилки, а имя ему — Рыскающий по горам
Дзэнтаро. Обрадовался он, увидев столичную штучку, и загорелся в тот же вечер
справить свадьбу. Стали готовиться к свадебной церемонии: мать собрала жалкое
угощение, разыскала бутылочки с вином с отбитыми горлышками, устроила жесткое
ложе. Представить невозможно горе О-Сан, смятение Моэмона! «Лучше нам было
погибнуть в озере Бива!» Моэмон хотел уж было заколоться мечом, да О-Сан
отговорила, ей в голову пришел хитрый план. Напоила она сынка, а когда он уснул
у нее на коленях, они с Моэмоном снова бежали в горы. Бродя по дорогам, они
вышли к горному храму и уснули усталые на пороге. И во сне им было видение:
явилось божество храма и возвестило им, что куда бы они ни скрылись, возмездие
настигнет их, и потому лучше им дать монашеский обет и поселиться порознь,
только тогда отрешатся они от греховных помыслов и вступят на Путь просветления.
Но не послушались его влюбленные, решили и дальше испытывать судьбу. Отправляясь
дальше по дороге, они услышали прощальные слова божества: «Все в этом мире — как
песок под ветром, что свистит меж сосен косы Хакодатэ...»
О-Сан и Моэмон поселились в глухой деревне, и поначалу все шло хорошо, но затем
Моэмон затосковал по столице и отправился туда, хотя никаких дел у него там не
было. Он шел мимо пруда и увидел на небе лик луны, а в воде другой — отражение,
совсем как он и О-Сан, и рукав его увлажнился от глупых слез. Добрел он до
оживленных столичных улиц, долго бродил по ним, вдыхая знакомый воздух утех и
радостей столичных, и услыхал ненароком разговоры о себе. Приятели хвалили его
за храбрость — соблазнил такую красотку, да еще жену хозяина! — за это не жаль и
жизнью поплатиться, а другие уверяли, что он — живехонек, да только прячется
где-то вместе с О-Сан. Услыхав про это, Моэмон бросился бежать да переулками и
дворами вышел на окраину города. Тут он увидел, как бродячие артисты показывают
на улице спектакль, он остановился взглянуть. По пьесе один из героев похищал
девушку — и стало ему очень неприятно. Да тут еще увидел он среди зрителей
супруга госпожи О-Сан! Дух захватило у Моэмона, замер он, чуть не окачурился от
страха и опять бросился бежать.
Однажды во время праздника хризантем в дом составителя календарей пришел
бродячий торговец каштанами, он расспрашивал о хозяюшке и дивился, что в Танго
видел точно такую же госпожу, неотличимую от О-Сан. Послал составитель
календарей людей в горную деревушку, схватили они любовников — и вот: вчера еще
бродили живые люди, а сегодня всего лишь роса на месте казни в Авадагути, всего
лишь сон, что приснился на рассвете двадцать второго дня девятого месяца... И
сейчас жива о них память, помнят люди лаже светлое платье О-Сан.
|
