Мизантроп (Le Misanthrope) - Комедия (1666)
Своим нравом, убеждениями и поступками Альцест не переставал удивлять близких
ему людей, и вот теперь даже старого своего друга Филинта он отказывался считать
другом — за то, что тот чересчур радушно беседовал с человеком, имя которого мог
потом лишь с большим трудом припомнить. С точки зрения Альцеста, тем самым его
бывший друг продемонстрировал низкое лицемерие, несовместимое с подлинным
душевным достоинством. В ответ на возражение Филинта, что, мол, живя в обществе,
человек несвободен от требуемых нравами и обычаем приличий, Альцест решительно
заклеймил богопротивную гнусность светской лжи и притворства. Нет, настаивал
Альцест, всегда и при любых обстоятельствах следует говорить людям правду в
лицо, никогда не опускаясь до лести.
Верность своим убеждениям Альцест не только вслух декларировал, но и доказывал
на деле. Так он, к примеру, наотрез отказался улещивать судью, от которого
зависел исход важной для него тяжбы, а в дом своей возлюбленной Селимены, где
его и застал Филинт, Альцест пришел именно с тем, чтобы вдохновленными любовью
нелицеприятными речами очистить ее душу от накипи греха — свойственных духу
времени легкомыслия, кокетства и привычки позлословить; и пусть такие речи будут
неприятны Селимене...
Разговор друзей был прерван молодым человеком по имени Оронт. Он тоже, как и
Альцест, питал нежные чувства к очаровательной кокетке и теперь желал
представить на суд Альцеста с Филинтом новый посвященный ей сонет. Выслушав
произведение, Филинт наградил его изящными, ни к чему не обязывающими похвалами,
чем необычайно потрафил сочинителю. Альцест же говорил искренне, то есть в пух и
прах разнес плод поэтического вдохновения Оронта, и искренностью своею, как и
следовало ожидать, нажил себе смертельного врага.
Селимена не привыкла к тому, чтобы воздыхатели — а у нее их имелось немало —
добивались свидания лишь для того, чтобы ворчать и ругаться. А как раз так повел
себя Альцест. Наиболее горячо обличал он ветреность Селимены, то, что в той или
иной мере она дарит благосклонностью всех вьющихся вокруг нее кавалеров. Девушка
возражала, что не в ее силах перестать привлекать поклонников — она и так для
этого ничего не делает, все происходит само собой. С другой стороны, не гнать же
их всех с порога, тем более что принимать знаки внимания приятно, а иной раз —
когда они исходят от людей, имеющих вес и влияние — и полезно. Только Альцест,
говорила Селимена, любим ею по-настоящему, и для него гораздо лучше, что она
равно приветлива со всеми прочими, а не выделяет из их числа кого-то одного и не
дает этим оснований для ревности. Но и такой довод не убедил Альцеста в
преимуществах невинной ветрености.
Когда Селимене доложили о двух визитерах — придворных щеголях маркизе Акаете и
маркизе Клитандре, — Альцесту стало противно и он ушел; вернее, преодолев себя,
остался. Беседа Селимены с маркизами развивалась ровно так, как того ожидал
Альцест — хозяйка и гости со вкусом перемывали косточки светским знакомым,
причем в каждом находили что-нибудь достойное осмеяния: один глуп, другой
хвастлив и тщеславен, с третьим никто не стал бы поддерживать знакомства, кабы
не редкостные таланты его повара.
Острый язычок Селимены заслужил бурные похвалы маркизов, и это переполнило чашу
терпения Альцеста, до той поры не раскрывавшего рта Он от души заклеймил и
злословие собеседников, и вредную лесть, с помощью которой поклонники потакали
слабостям девушки.
Альцест решил было не оставлять Селимену наедине с Акастом и Клитандром, но
исполнить это намерение ему помешал жандарм, явившийся с предписанием немедленно
доставить Альцеста в управление. Филинт уговорил его подчиниться — он полагал,
что все дело в ссоре между Альцестом и Оронтом из-за сонета. Наверное, в
жандармском управлении задумали их примирить.
Блестящие придворные кавалеры Акает и Клитандр привыкли к легким успехам в
сердечных делах. Среди поклонников Селимены они решительно не находили никого,
кто мог бы составить им хоть какую-то конкуренцию, и посему заключили между
собой такое соглашение: кто из двоих представит более веское доказательство
благосклонности красавицы, за тем и останется поле боя; другой не станет ему
мешать.
Тем временем с визитом к Селимене заявилась Арсиноя, считавшаяся, в принципе, ее
подругой. Селимена была убеждена, что скромность и добродетель Арсиноя
проповедовала лишь поневоле — постольку, поскольку собственные ее жалкие
прелести не могли никого подвигнуть на нарушение границ этих самых скромности и
добродетели. Впрочем, встретила гостью Селимена вполне любезно.
Арсиноя не успела войти, как тут же — сославшись на то, что говорить об этом
велит ей долг дружбы — завела речь о молве, окружающей имя Селимены. Сама она,
ну разумеется, ни секунды не верила досужим домыслам, но тем не менее
настоятельно советовала Селимене изменить привычки, дающие таковым почву. В
ответ Селимена — коль скоро подруги непременно должны говорить в глаза любую
правду — сообщила Арсиное, что болтают о ней самой: набожная в церкви, Арсиноя
бьет слуг и не платит им денег; стремится завесить наготу на холсте, но норовит,
представился бы случай, поманить своею. И совет для Арсинои у Селимены был
готов: следить сначала за собой, а уж потом за ближними. Слово за слово, спор
подруг уже почти перерос в перебранку, когда, как нельзя более кстати,
возвратился Альцест.
Селимена удалилась, оставив Альцеста наедине с Арсиноей, давно уже втайне
неравнодушной к нему. Желая быть приятной собеседнику, Арсиноя заговорила о том,
как легко Альцест располагает к себе людей; пользуясь этим счастливым даром,
полагала она, он мог бы преуспеть при дворе. Крайне недовольный, Альцест
отвечал, что придворная карьера хороша для кого угодно, но только не для него —
человека с мятежной душой, смелого и питающего отвращение к лицемерию и
притворству.
Арсиноя спешно сменила тему и принялась порочить в глазах Альцеста Селимену,
якобы подло изменяющую ему, но тот не хотел верить голословным обвинениям. Тогда
Арсиноя пообещала, что Альцест вскоре получит верное доказательство коварства
возлюбленной.
В чем Арсиноя действительно была права, это в том, что Альцест, несмотря на свои
странности, обладал даром располагать к себе людей. Так, глубокую душевную
склонность к нему питала кузина Селимены, Элианта, которую в Альцесте подкупало
редкое в прочих прямодушие и благородное геройство. Она даже призналась Филинту,
что с радостью стала бы женою Альцеста, когда бы тот не был горячо влюблен в
другую.
Филинт между тем искренне недоумевал, как его друг мог воспылать чувством к
вертихвостке Селимене и не предпочесть ей образец всяческих достоинств —
Элианту. Союз Альцеста с Элиантой порадовал бы Филинта, но если бы Альцест все
же сочетался браком с Селименой, он сам с огромным удовольствием предложил бы
Элианте свое сердце и руку.
Признание в любви не дал довершить Филинту Альцест, ворвавшийся в комнату, весь
пылая гневом и возмущением. Ему только что попало в руки письмо Селимены,
полностью изобличавшее ее неверность и коварство. Адресовано письмо было, по
словам передавшего его Альцесту лица, рифмоплету Оронту, с которым он едва
только успел примириться при посредничестве властей. Альцест решил навсегда
порвать с Селименой, а вдобавок еще и весьма неожиданным образом отомстить ей —
взять в жены Элианту. Пусть коварная видит, какого счастья лишила себя!
Элианта советовала Альцесту попытаться примириться с возлюбленной, но тот,
завидя Селимену, обрушил на нее град горьких попреков и обидных обвинений.
Селимена не считала письмо предосудительным, так как, по ее словам, адресатом
была женщина, но когда девушке надоело заверять Альцеста в своей любви и слышать
в ответ только грубости, она объявила, что, если ему так угодно, писала она и
вправду к Оронту, очаровавшему ее своими бесчисленными достоинствами.
Бурному объяснению положило конец появление перепуганного слуги Альцеста, Дюбуа.
То и дело сбиваясь от волнения, Дюбуа рассказал, что судья — тот самый, которого
его хозяин не захотел улещивать, полагаясь на неподкупность правосудия, — вынес
крайне неблагоприятное решение по тяжбе Альцеста, и поэтому теперь им обоим, во
избежание крупных неприятностей, надо как можно скорее покинуть город.
Как ни уговаривал его Филинт, Альцест наотрез отказался подавать жалобу и
оспаривать заведомо несправедливый приговор, который, на его взгляд, только
лишний раз подтвердил, что в обществе безраздельно царят бесчестие, ложь и
разврат. От этого общества он удалится, а за свои обманом отобранные деньги
получит неоспоримое право на всех углах кричать о злой неправде, правящей на
земле.
Теперь у Альцеста оставалось только одно дело: подождать Селимену, чтобы
сообщить о скорой перемене в своей судьбе; если девушка по-настоящему его любит,
она согласится разделить ее с ним, если же нет — скатертью дорога.
Но окончательного решения требовал у Селимены не один Альцест — этим же донимал
ее Оронт. В душе она уже сделала выбор, однако ей претили публичные признания,
обыкновенно чреватые громкими обидами. Положение девушки еще более усугубляли
Акает с Клитандром, которые также желали получить от нее некоторые разъяснения.
У них в руках было письмо Селимены к Арсиное — письмом, как прежде Альцеста,
снабдила маркизов сама ревнивая адресатка, — содержавшее остроумные и весьма
злые портреты искателей ее сердца.
За прочтением вслух этого письма последовала шумная сцена, после которой Акает,
Клитандр, Оронт и Арсиноя, обиженные и уязвленные, спешно раскланялись.
Оставшийся Альцест в последний раз обратил на Селимену все свое красноречие,
призывая вместе с ним отправиться куда-нибудь в глушь, прочь от пороков света.
Но такая самоотверженность была не по силам юному созданию, избалованному
всеобщим поклонением — одиночество ведь так страшно в двадцать лет.
Пожелав Филинту с Элиантой большого счастья и любви, Альцест распрощался с ними,
ибо ему теперь предстояло идти искать по свету уголок, где ничто не мешало бы
человеку быть всегда до конца честным.
Д. А. Карельский
|