НОВЕЛЛА О ЗЕЛЕНЩИКЕ, СГУБИВШЕМ РОСТКИ ЛЮБВИ
Вкусна зелень в Эдо
В городе все спешат встретить весну, на улицах суета, слепцы тянут свои песни:
«Подайте грошик слепому», меняльщики выкрикивают предложения купить, продать,
обменять; торговцы раками, каштанами орут во все горло. Снуют, сбиваются с ног
прохожие, хозяюшки устремляются в лавки: конец года — хлопотливое время. А тут
пожар — волокут веши, кричат, плачут и в мгновение ока большой богатый дом
обращается в золу.
Тогда в городе Эдо жил зеленщик Хатибэ, а у него была единственная дочь по имени
О-Сити. С чем можно сравнить ее, если не с цветком, то с цветущей вишней, если
не с луной, то с чистым ее отражением в воде. Когда начался пожар — а было это
неподалеку от жилища зеленщика, — они, чтобы избежать несчастья, всей семьей
двинулись к храму, прибежали в храм и другие соседи, у алтаря слышался плач
младенцев, перед статуей Будды валялись женские фартуки, гонг и медные тарелки
приспособили вместо рукомойника. Но даже сам Будда относился к этому
снисходительно — бывают такие минуты в жизни людей. Среди одежды, что отдал
людям настоятель, было одно мужское платье — черное, из дорогой материи, на нем
изящно вышит герб — павлония и ветка дерева гинко, а подкладка из алого шелка. И
запала в душу О-Сити эта одежда. Кто носил ее? Какой изящный благородный молодой
человек отрешился от мира и оставил здесь это платье? Загрустила О-Сити,
представив себе этого юношу, и задумалась о быстротечности жизни. Тут они с
матерью увидели юношу, который неподалеку от них пытался вытащить из пальца
занозу, да все никак. Мать тоже пыталась, но глаза у нее уже были старые, ничего
не получилось, тогда попробовала О-Сити и сразу вытащила занозу, не хотелось ей
отнимать руку у юноши, но пришлось, только потихоньку спрятала щипчики, но потом
спохватилась и, вернувшись к юноше, отдала щипчики. И началось с того их
взаимное чувство.
Расспросила О-Сити людей и узнала, что имя юноши Китидзабуро, он странствующий
самурай, а по характеру человек мягкий и великодушный. Написала она ему любовное
письмо, и чувства их слились, как два потока. Терзаемые любовью, они только
ждали удобного случая, чтобы соединить изголовья. И вот в пятнадцатую ночь
прибежали какие-то люди с известием, что скончался один торговец рисом и надо
сегодня же совершить сожжение тела. Все служки храма, все мужчины устремились на
церемонию, а тут гром, дома одни старые бабки, что запаслись горохом, — давай
спасаться от грома. О-Сити хоть и боялась грозы, но подумала, что сегодня —
единственный случай, когда можно встретиться с Китидзабуро. К рассвету люди
наконец погрузились в сон, О-Сити встала и тихо пошла к выходу, было еще темно.
Тут проснулась старуха умэ и прошептала, что Китидзабуро спит в келье напротив.
Как она обо всем догадалась, видно, тоже шалила в молодости, подумала О-Сити и
отдала старухе свой красивый лиловый пояс. Китидзабуро увидел О-Сити, задрожал
всем телом, они оба любили в первый раз, и дело не сразу пошло на лад. Но
раздался удар грома, и пролились первые капли любви. Они поклялись друг другу в
вечной любви, и тут — ах, как жаль! — наступил рассвет.
Утром семья О-Сити вернулась домой, и связь влюбленных прервалась. Сильно
тосковала О-Сити, но делать было нечего. Однажды зимой в холода пришел к порогу
мальчик, бродячий торговец грибами и конскими метелками, а между тем надвигалась
ночь, на дворе стужа, пожалели мальчика хозяева, впустили в дом погреться, так
он и уснул в сенях. А ночью прибежали с известием, что разрешилась от беремени
соседка, и хозяева, едва успев всунуть ноги в сандалии, побежали проведывать
младенца. О-Сити вышла их проводить и взглянула случайно на спящего, да это же —
Китидзабуро! Отвела О-Сити юношу в свою комнату, растерла-обогрела, а тут
родители вернулись. Спрятала она юношу под грудой платьев, а когда родители
уснули, сели они вдвоем за ширмой и давай разговаривать, но очень страшно было,
что услышат взрослые, тогда они взяли бумагу и тушь и принялись писать друг
другу слова любви — и так до рассвета.
Но на новую встречу не было у О-Сити никаких надежд, и тогда решилась она на
преступление, вспомнив, что первое их свидание стало возможным из-за пожара, и
решилась девушка на ужасный поступок — подожгла дом: повалил дым, забегали и
закричали люди, а когда пригляделись, поняли, что виновата во всем О-Сити. Ее
водили по городу, выставив публике на позор, и люди толпами сбегались поглазеть
на нее, никто не пожалел несчастную. Она была все так же прекрасна, потому что
продолжала любить Китидзабуро. Перед казнью ей дали в руки ветку поздно
расцветшей сливы, и она, любуясь ей, сложила такие строки: «Печальный мир, где
человек гостит! / Мы оставляем имя в мире этом / Лишь ветру, что весною
прилетит... / И эта вепса ныне облетит... / О, Ветка, опоздавшая с расцветом!..»
(Перевод Е. Пинус)
Только вчера была жива, а сегодня ни праха, ни пепла не осталось. Лишь ветер
ерошит хвою сосен, да иной прохожий, услышав историю О-Сити, остановится да
задумается.
От Китидзабуро скрыли всю правду, тем более что он лежал тяжело больной.
Родители покропили жертвенной водой поминальный столбик, и Китидзабуро, когда
увидел его наконец через сто дней после смерти О-Сити, вознамерился лишить себя
жизни, но настоятель храма отнял и спрятал его меч, так что оставалось ему
только откусить себе язык либо сунуть голову в петлю, т. е. принять смерть
нечестивую. Не решился на это Китидзабуро и, наконец, с благословения настоятеля
принял постриг. Так жаль было сбривать волосы такому красавцу, что бондза дважды
отбрасывал бритву. Жаль ему было Китидзабуро даже больше, чем О-Сити в последние
минуты ее жизни. Принять постриг из-за любви! увы! И печаль, и любовь — все
смешалось в этом мире.
НОВЕЛЛА О ГЭНГОБЭЕ, МНОГО ЛЮБИВШЕМ
Гэнгобэй был в тех местах известным красавцем, он и волосы зачесывал необычным
образом, и клинок носил у пояса непомерной длины. Да и любил он только юношей,
днем и ночью предавался любви, а слабых длинноволосых созданий обходил стороной.
Особенно любил одного юношу красоты необычайной, так что и жизнь за него отдать
не жаль было. Имя ему было Хатидзюро. Видом своим напоминал он полураскрывшиеся
цветы вишни. Однажды унылой дождливой ночью уединились они и предались игре на
флейте, ветер заносил в окно аромат цветущей сливы, шелестел бамбук, слабо
кричала ночная птица, тускло светила лампа. И вдруг юноша смертельно побледнел и
дыхание его прервалось. О, ужас! прекрасный Хатидзюро скончался! Закричал,
заплакал Гэнгобэй, позабыв, что свидание их было тайным. Сбежались люди, но
сделать было ничего нельзя: ни снадобья, ни притирания не помогли. Но что
делать, предали тело юного красавца огню, затем наполнили пеплом кувшин и зарыли
среди молодых трав. Обливаясь слезами, предавался отчаянию Гэнгобэй на могиле
друга. Каждый день собирал он свежие цветы, чтобы их ароматом порадовать
умершего. Так, словно сон, промелькнули летние дни, подошла осень. Вьюнок обвил
ограду старого храма, и жизнь наша показалась Гэнгобэю не прочнее капелек росы
на лепестках вьюнка. И решил Гэнгобэй покинуть родные места, а до того от всей
души дал монашеский обет.
В деревнях готовились к зиме, Гэнгобэй шел по полям и видел как крестьяне
запасали валежник и тростник, выколачивали одежду — отовсюду доносился стук
вальков. Там, в полях, увидел Гэнгобэй красивого юношу, что в багряных зарослях
кустарника высматривал птичек. На юноше была зеленоватая одежда, пояс — лиловый,
на боку клинок с золотой гардой. Красота его была мягкая, лучащаяся, так что
даже походил он на женщину. До самых сумерек любовался он юношей, а потом вышел
из тени и пообещал ему наловить много-много птичек. Спустив рясу с одного плеча,
чтобы ловчее было, наловил он тут же множество птичек. Юноша пригласил Гэнгобэя
в свое жилище, где было много книг, сад с диковинными птицами, на стенах
развешано старинное оружие. Слуги принесли богатое угощение, а ночью обменялись
они клятвами. Слишком скоро наступил рассвет, нужно было расставаться, ведь
Гэнгобэй направлялся в монастырь на богомолье. Но только вышел из дома
прекрасного юноши, как совсем позабыл о благочестивых делах, в монастыре пробыл
один только день, торопливо помолился и сразу же в обратный путь. Вступив в дом
юноши, усталый Гэнгобэй погрузился в сон, но ночью был разбужен отцом красавца.
Он сообщил Гэнгобэю, что несчастный юноша скончался сразу после его ухода,
причем до самой кончины твердил о каком-то преподобном отце. Гэнгобэй погрузился
в невыразимую печаль и совсем перестал дорожить своей жизнью. Он решил на этот
раз непременно покончить с собой. А ведь все, что с ним случилось, и внезапная
гибель двух юношей — все это было возмездием за прошлую жизнь, вот в чем дело!
В жизни достойно сожаления то, что самые глубокие чувства и страсти так бренны,
так быстротечны, глядь, муж теряет молодую жену, мать — младенца, кажется, один
только выход и есть — покончить с собой. ан, нет, высохнут слезы и новая страсть
овладевает сердцем — вот что печально! Вдовец устремляет помыслы ко всяческим
земным сокровищам, вдовица неутешная уже благосклонно выслушивает речи свах о
новом браке, даже не дожидаясь положенных тридцати пяти дней траура, потихоньку
притирается, надевает яркое нижнее платье, волосы причесывает как-то
по-особенному — вот и готова невеста, а как соблазнительна! Нет на свете
существа страшнее женщины! А попытайтесь остановить ее безумства — льет
притворные слезы.
В одном городке жила девушка по имени О-Ман, луна шестнадцатой ночи спряталась
бы в облака при виде нее, так сверкала ее красота. Эта девица воспылала нежными
чувствами к Гэнгобэю и одолевала его любовными посланиями, а на все брачные
предложения; что сыпались на нее, отвечала отказом. В конце концов ей пришлось
притвориться больной, да и томление любовное довело ее до того, что она стала
выглядеть, как помешанная. Узнав, что Гэнгобэй облачился в монашескую рясу, она
долго горевала, а затем решила увидеть его в последний раз в жизни и отправилась
в дорогу. Чтобы путешествовать одной, ей пришлось остричь свои густые длинные
волосы, выбрить тонзуру на голове, облачиться в длинную темную одежду. Шла она
по горным тропам, шагала по инею — стоял десятый месяц по лунному календарю.
Обликом она очень походила на юношу-послушника, но в груди ее билось женское
сердце, и трудно ей было справляться с ним. Наконец высоко в горах, над глубоким
ущельем отыскала она хижину отшельника, вошла, огляделась, а на столе книга
«Рукава платья в ночь любви» — трактат о любви между мужчинами. Ждала-ждала
О-Ман Гэнгобэя, и вот услышала шаги, глядь, а с монахом двое прекрасных юношей —
духи усопших. Испугалась О-Ман, но храбро вышла вперед и призналась в любви к
монаху, духи юношей сразу исчезли, а Гэнгобэй стал заигрывать с О-Ман, не знал
же он, что перед ним женщина. Сплелись любовники в страстном объятии, и Гэнгобэй
в страхе отпрянул. Что такое, это женщина?! Но стала его тихо-тихо уговаривать
О-Ман, и подумал монах: «Любовь — одна, питать ли ее к юношам или девушкам — не
все ли равно». Так перемешалось все в этом мире, да ведь неожиданные капризы
чувств — удел не одного лишь Гэнгобэя.
Гэнгобэй снова принял мирское имя, густые красивые волосы его снова отросли,
расстался он и с черной одеждой — переменился до неузнаваемости. Снял бедную
хижинку в окрестностях Кагосима, она и стала приютом любви. Отправился он
навестить родительский дом, ведь средств к существованию у него не было. Но дом
перешел в другие руки, не слышно больше звона монет в меняльной лавке, родители
умерли жалкой смертью. Грустно стало Гэнгобэю, вернулся он к своей возлюбленной,
а им уже и поговорить не о чем у погасшего холодного очага. Так они молча и
дожидались рассвета, да и страсть их поугасла. Когда есть стало совсем нечего,
нарядились они бродячими актерами и стали изображать сценки на горных дорогах.
О-Ман и Гэнгобэй совсем опустились, красота их увяла, и теперь их можно было бы
сравнить с лиловыми цветами глициний, что сами собой поникают. Но тут, к
счастью, разыскали О-Ман ее родители, радовались все домочадцы, передали они
дочери все свое имущество: дом, золото, серебро, горы китайских тканей, кораллы,
а чашкам китайских мастеров, сосудам из агата, солонкам в виде женщины с рыбьим
хвостом, сундучкам не было числа — разбейся что-нибудь, никто и не заметит.
Гэнгобэй и радовался и печалился: даже если начать покровительствовать всем
актерам в столице и даже свой собственный театр основать — все равно за одну
жизнь эдакого богатства не истратишь.
